Превращение в человека? О такой возможности я вспомнил далеко не сразу.

Потом. Через минуту. Когда выворачивающее и ломающее чувство начало моими мозгами интерпретироваться как боль. За гранью того, что я когда-либо испытывал.

— Ыыыы…, — простонал я, скрючиваясь в форму эмбриона на полу. Потом, почти через час, до меня дойдет, что, став человеком, я не чувствовал ни малейших негативных ощущений. Не было ни боли, ни чувства взрывающихся клеток тела, мышцы не выворачивались, ломая кости, а мозг не шевелился, отчаянно пытаясь покинуть череп. Потом. Просто тело было напугано до усрачки. Даже за усрачкой, если такая станция есть. А может быть, она и есть, причем я первый, кто на ней вышел.

Меня колотило, потел как последняя сволочь, в глазах всё вертелось, а еще… еще меня с недетской силой трясли за плечи две китайские руки, а противный от пронзительности голос орал что-то невнятное, но определенно заботливое и тревожное.

Да, мы, люди, такие. Мужчины необъяснимо нежно и с заботой относятся к молодым изящным и прекрасным китаянкам, которые часто раздеваются в их присутствии, да еще и кончают как пулемет. Тоже в присутствии. Девушкам, видимо, даже тем, кто удерживают дистанцию, тоже вполне небезразличны молодые люди, с которыми они остаются голыми один на один и трутся гениталиями к взаимному удовлетворению. Пусть даже и без пулеметной части. Никто не совершенен. Хотя, какие мои годы? Может быть, еще откроется способность к этому. Вот она будет рада. А уж как я буду!

Потом было всё как в тумане. В меня пихали горячий чай, который я глотал, продолжая трястись как груша. Рядом нарисовалась баба Цао, тут же начавшая скрипучим нервным голосом вызывать кого-то по интеркому, оказавшемуся не совсем интеркомом. Затем в дверь просунул любопытную тыкву Салиновский, но тут же был изгнан ссаными тряпками. Потом, в какой-то момент, к продолжающему пузырить чай мне, почему-то обнимаемому Янлинь и поглаживаемому по голове, прибыла растрёпанная как сразу после бурного секса Нина Валерьевна Молоко в сопровождении троих ну очень серьезных мужиков с мордами закоренелых убивцев. Я от их вида даже слегка в реальность вернулся. Легкий укол в руку, туман возвращается, становится гуще. Недоумеваю, почему туман, ведь туман это был я, а теперь я ёжик в тумане, но на этом момент вырубаюсь нафик.

Белые стены, белый потолок, милые глазу решетки лабораторной камеры. Ну, в смысле той, где ты сидишь и лежишь в ожидании, когда тебе снова воткнут куда-нибудь что-нибудь, чтобы считать какие-нибудь параметры. Похоже, конечно, на тюрягу, но зато можно выспаться без КАПНИМ-а, который надоел хуже горькой редьки. Может, Янлинь я как раз из-за экзоскелета понравился? Типа непривычно, зато можно держаться за всякое. Ну, во время всего такого.

Мысли тут же переключились на девушку, начал вспоминать её обеспокоенное лицо. Странно, в принципе, учитывая, что я у неё далеко не единственный. Мне самому она небезразлична, но сам-то бывший пария. Ценю всех своих немногочисленных друзей и знакомых, не только идущего на поправку Салиновского, становящегося всё больше похожим на человека, но даже Димку, бабу Цао, Палатенцо и, тьфу-тьфу, её мать.

Янлинь. Её почти все считают шлюхой и нимфоманкой. По крайней мере те, кто знают значение второго слова. Может, это правда, может, её такой делают особые потребности неосапа. Может, я бы сам так считал, не владей я общим пониманием о компьютерах, периферии, серверах и объемах спрятанной у китаянки аппаратуры. Понимаете ли, уважаемая, но несуществующая публика, скромняга Изотов считает, что шлюхой можно назвать необразованную сельскую давалку, у которой в голове настолько пусто, что больше ничего, кроме как лечь под первого встречного, она не умеет и не хочет. Нет ни образования, ни эрудиции, ни интересов. Такое себе дышащее тело, выживающее и веселящееся как может.

Но, если мы говорим о востребованном специалисте высокого уровня в профессии, чьим основным требованием является интеллект, то вправе ли мы, находясь на более низкой чем «шлюха» ступени развития, вообще тявкать в её сторону? Хоть стреляйте в меня, всё равно останусь свято уверен, что статус человека определяется его интеллектуальным заслугами и достижениями. Даже если он последняя сволочь, гад, скотина, тварь, мерзость и даже, может быть, гей, всё равно основным фактором, по которому стоит оценивать индивидуума, останутся его мозги. И неважно, как он их использует. Сам развил, сам и использует. Ты не шмогла? Сиди и трепещи.

Но чего она-то ко мне обниматься кинулась? Вот вопрос на сто баксов и пионерский галстук.

— Из-за тебя даже Егор Дмитриевич из запоя вышел! — приветливо улыбнулась мне Нина Валерьевна, заходя в камеру и садясь на краешек кровати. Передав севшему мне здоровенную кружку вкусного горячего кофе, она раскрыла папку, что удерживала под мышкой, а затем, в ожидании, пока полакомлюсь, уставилась в нее с почти сексуальным интересом.

— Горе-то какое, — вздохнул я, отхлебнув, — А как его обратно загнать?

— Ой, хватит, — фыркнула ученая, не отрываясь от папки, — Как будто ты не знаешь, что такое профессиональная деформация!

— Ага, знаю, — покладисто кивнул я, — Сначала деформируют меня, потом деформирую я.

Гражданка Молоко выпучила глаза и закашлялась.

— Вы меня правильно поймите, Нина Валерьевна, — пользуя случаем и неудобным состоянием трясущейся женщины, продолжил я, — Так-то всё понимаю. Пока наши корабли бороздят просторы, а целину продолжают уже двадцать лет поднимать всем народом, пока красные флаги стройными рядами… ну вы поняли, да? У меня в груди бьется вполне нормальное сердце патриота и русского человека. Но оно обливается кровью, когда я вижу, как светило советской науки, уникальный разум, лауреат многих премий и вообще выдающийся человек начинает демонстрировать признаки неумолимой морально-нравственной деградации, относясь к ближнему своему товарищу, брату и другу, то есть ко мне, как к морской подопытной свинке. Мой долг как советского человека — немедленно прекратить страдания психически изувеченного существа, дабы не роняло оно высокое звание человека, которое мы уже почти сто лет всей своей страной пытаемся поднять повыше!

Женщина долго вглядывалась в мое честное, а местами даже одухотворенное табло, а затем, задумчиво хмыкнув, выдала:

— Не повезло тебе, Витя. Ни в жизни, ни сейчас.

— Это почему? — попытался я заломить одну бровь, уже откровенно дурачась, но впечатления не оказал. Настроение было хорошим. Ровно в одну выжившую китаянку.

— Потому что тут, — потрясла женщина бумагами, — У меня четкое заключение от аналитиков. Пробуждение способностей, трансформа, развитие. Всё идёт через предельный стресс и ломку. Иначе никак, можешь глазками не хлопать. Заключение уже визировано и послано в Москву, так что с товарища Лещенко очень много обвинений снимут.

— Умеете вы обрадовать, — скривился я, — Хрен с ним, с Лещенко, с вами лучше. А насчет стресса можно подробнее?

— Можно, конечно, — кивнула достойная дама, — Но лучше не нужно. Просто попробуй превратиться в туман.

— Страшно, — поёжился я, — Но надо. Только из камеры выйдите.